ФАТУМЕНТАЛИЗМ

 

Я смотрел сквозь грязное окно на серое небо, загороженное многоэтажным домом напротив, и думал: «Что бы такое изобразить?» Я не считал себя состоявшимся художником, и потому мучился в поисках своего стиля и техники живописи. Подражать кому то мне совершенно не хотелось. Рисовать природу? Зачем? Она итак является творением № 1. Изображать сцены из жизни людей или зверей тоже ни к чему, на то есть театр и кино. Может быть - фантастическое? Над этим стоит подумать, но, опять же, нужна идея. Наляпать жуткую тварь на фоне кошмарного пейзажа просто. Но, что это даст для души, для сердца? Ничего. Попытаться передать настроение? Кому оно нужно, мое паршивое настроение? Импрессионисты уже были - зачем повторяться? Теоретически я достаточно нагружен, чтобы не путать сюрреализм с плакатом, и смысл любой мазни мне абсолютно понятен. Хотя, иногда бывает затруднительно отличить халтуру от новаторства, ибо нарисованное - не написанное. Если сам автор сможет понятными словами объяснить свою концепцию, как, например, Кандинский в своей книге, то его творчество, возможно, имеет какую то ценность.

Итак, художник может быть бездарем или ремесленником, авантюристом или философом, прикладным мастером или поэтом. В любом случае, чтобы считаться настоящим живописцем, необходимо прежде всего уметь рисовать, то есть обладать мастерством, а потом уже говорить об идеях и воплощать их. Придя к такому выводу, я заставил себя взяться за изображение натуры.

Погода не позволяла мне выйти на пленэр. Натюрморты надоели. Животные? Неохота переться в зоопарк. Остается человек. Но тут возникает маленькая проблема - я не так богат чтобы позволить себе пользоваться услугами натурщиков. Что делать? Обращаться к друзьям? Я уже нарисовал их портреты. Не предлагать же им раздеться - могут подумать черт-те что. Напрашивается единственный выход - рисовать самого себя. В смысле анатомии у меня было все в порядке - руки, ноги на месте, пропорции - более-менее, ожирением не страдаю, не красавец, но и не урод. Короче, какой никакой, натурщик есть. Зеркало большое тоже имеется. Я располагаюсь за мольбертом и начинаю творить.

Одно дело - нарисовать автопортрет, совсем другое - себя в полный рост изобразить; ведь, я не мог не шевелиться, приходилось вертеть головой и махать, по крайней мере, одной рукой. Труд этот надо было закончить до темноты, так как освещение не стоит на месте - Земля то вертится. Позу держать тоже не легко - хотелось прилечь, отдохнуть, перекусить. Но раз уж взялся, что делать - приходится работать за двоих.

Поначалу ничего не выходило. Я получался какой-то несуразный, будто из разных частей склеенный. Это потому, что я начинал, то с головы, то с пятки, а это не правильно. Потом я собрался и начал стараться. Хотя в квартире не топили, и было довольно прохладно, я вспотел. Главное попытаться ухватить образ целиком. Наконец, отчаявшись завершить труд достойно, я хотел уже все бросить, и наспех, по памяти, стал дорисовывать.

Уже сидя в потемках, я увидел на холсте существо похожее на человека. Оно было похоже на меня. От радости, что больше напрягаться не нужно, я вскочил, забросил кисти в раковину и напялил свой домашний спортивный костюм, а то озяб.

Теперь нас на кухне оказалось трое: один в зеркале, второй на холсте и я.

- Ну вот, - подумал я, - кажется получилось.

- Непохоже, - сказало зеркало. Или мне показалось, что оно так сказало.

- Молчи стекляшка, - донеслось с холста, - Я очень даже похож.

- Возможно ты красивее оригинала, но все равно не похож, - заключило зеркало.

- От меня не требуется точности, - сказала картина. - А то что я красив - это надо обмыть. Правильно я говорю?

- Это ты мне? - спросил я.

- А кому же еще, - воскликнул я на холсте. - Тащи пузырь!

- Это правильно! - обрадовался я в зеркале.

Конечно, я удивился такому своеволию зеркала и похвалил себя за натуральность картины. Много чего я в жизни повидал, поэтому возражать не стал. Хотят выпить? Пожалуйста. Я и сам не против. Однако необычно это как то пить с портретом.

- Ничего тут необычного нет, - прочитал мои мысли холст, и начал объяснять: - Ты сам создал меня. Тебе хотелось копию - ты ее получил. Но копия и оригинал не одно целое, поэтому я имею свое самостоятельное мнение. А что касается зеркала, то оно умеет только поддакивать и твердить как попугай твои же собственные мысли.

- Неправда, - возразило зеркало. - Я отражаю вашу точку зрения, но у меня есть опыт - я могу сравнивать. И все искажения, на которые вы жалуетесь, всего лишь субъективная оценка своего «Я» посредством объективного отражения бытия на плоскость отражения действительности определяемой вашим сознанием.

- Ты понял, что он сказал? - спросил я на холсте.

- Без бутылки не разобрать, - пробормотал я в тапочках.

- Правильно, - хором воскликнули мои копии.

 Я достал бутылку водки, разложил закуску, разлил на три стакана и провозгласил:

- За наше здоровье!

 Мы выпили. Закусили... Выпили еще. Закусили... После третьего захода, мы, как истинные художники, стали спорить об искусстве.

- Реализма в живописи не бывает! - выкрикивала картина, - Либо фотография, либо поэзия. Вот ты, например, реален, а я - идеален!

- Ты карикатура! - заверещало зеркало, - Это я идеал, ибо я то, что во мне хотят видеть.

- Ты стекляшка! - орал портрет, - оптический эффект! Нуль, без палочки!

- Я образ! Я создаю реальный образ. Я столп реализма! Я сам есть, а ты - мазня, и останешься таким навсегда, только станешь еще грязнее. Ты - тупой отпечаток прошлого. Застывшая идея.

- Болван, что ты понимаешь? Я идеал. Ты можешь повторять только мысли других, а я вызываю у зрителей новые чувства и навожу на мысли. Ты слуга, а я поэт.

- Это ты лизоблюдствуешь и приукрашиваешь действительность, то есть врешь, а я всегда говорю правду и никому не угождаю.

- Кому нужна правда? Никому я не угождаю, наоборот, я останусь молодым и буду напоминать людям о бренности их бытия.

- Это я напоминаю о бренности, ибо сравниваю их постаревший облик с тем что хранится у них в памяти и тем самым порождаю новые чувства.

- Ретроград ты, а не новатор!

- Что я слышу от памятника!? Да тебе место на надгробной плите!

- Хватит! - вмешался я. - Хватит спорить, а то сейчас разобью и порву.

- Не надо! Не рви меня! - завопил я с холста. - Мы повязаны! Я предлагаю взаимовыгодную сделку.

- Что за сделка? - поинтересовался я.

- Ты сможешь стать идеальным.

- Кто?

- Ты... то есть я... мы... Короче, ты создал меня, я - это ты, только не реальный, а идеальный. Если мы поменяемся местами, то ты сможешь ощутить свою идеальность.

- А тебе-то это зачем?

- Надоело быть идеальным - хочу вкусить пороки. Хочу разврата.

- Меня это не интересует, - сказал я.

- Подожди, ты не понял. Половину своей жизни ты все равно проспишь, а так один ты будешь отдыхать на холсте, а другой делать что хочешь, и так по очереди.

- А ты не обманешь?

- Чудак, зачем мне обманывать самого себя? Тебе это выгодно - ты сможешь прожить свою жизнь дважды - это раз. Возможно, при этом приобретешь новые свойства не доступные другим - это два. Я буду тебе помогать занять достойное место в обществе - это в моих тоже интересах, да и потом, часть времени, ты будешь воплощением идеала. Разве это не здорово?

- Кому он нужен? Идеал то, - скептически произнес я.

- Вот именно, - поддакнуло зеркало. - Людям достаточно меня.

 Мы посмотрели друг на друга. Кому кого достаточно? Я, который в зеркале, указал на мольберт и изрек:

- А ты будешь вызывать, или черную зависть, или смех, ибо похож на карикатуру.

- Кто карикатура? - возмутился портрет и спросил у меня: - Скажи, я вправду карикатура?

- Не знаю, - усомнился я.

- О! Я - карикатура! - загоревала картина. - Я - урод! Тогда, лучше порви меня.

- Нет, ты не урод, - сказал я. - Ты почти нормален.

- Что значит почти?

- Ну, во-первых, нормальные портреты не спорят, кто красивей, а с достоинством молчат. Во-вторых, я рисую не достаточно хорошо, чтобы говорить об идеальности. Мне кажется: у тебя есть недостатки.

- Какой ужас! - заголосил портрет. - Зачем ты меня создал с недостатками? Я теперь буду вечно мучаться. Все будут смотреть на меня и смеяться. Вот он - голый дурак, а я, между прочим, - это ты. Не хочу, чтоб на меня глядели. Какое унижение - выставить меня голым!

- Успокойся, - сказал я, - никто не собирается выставлять тебя на обозрение. Ты, просто, - учебная работа, проба кисти.

- Надо много трудиться, чтобы создать свое подобие, - вставило свое критическое замечание правдолюбивое зеркало. - А не творить тяп-ляп за один день.

- Что же теперь со мной будет? - удрученно вздохнул нарисованный.

- Надо подумать, - сказал я. - Но только не сейчас - устал.

- Правильно, - одобрило зеркало. - Такие решения надо принимать на трезвую голову, я то с пьяну разобьешь чего-нибудь.

Встав с табуретки, я нетвердым шагом заковылял в комнату и бухнулся на кровать.

Утром я проснулся от внезапного озарения. Вот он! Мой стиль! Я вскочил с кровати и побежал на кухню, где стоял мольберт. Сначала я себя не узнал - на холсте довольно грубо были намазаны непонятные пятна и цветные черточки. Хотя фон сохранился, контуры тела - тоже, но всё остальное было похоже на северное сияние. Потом я подумал, что в этом есть смысл, а посмотрев повнимательней, прозрел окончательно. Когда картина высохла, я закинул ее в угол, и забыл.

 

 

Как-то, на ночь глядя, ко мне, как всегда без приглашения, завалился приятель Максим, известный фарцовщик, гуляка, бабник и трепло.

Все свои случайные доходы он пропивал с таким треском и шумом, что от его воплей разбегались даже люберецкие рэкетиры, шастающие по ресторанным залам в своих спортивных штанах и потных майках и стреляющие с клиентов бабки.

У него имелось два способа проникновения туда, где «у дверей в заведение народа скопление, топтание и пар» и такой сякой не пускает швейцар. Первый способ, проход в наглую через задний двор и кухню; второй - проход сквозь швейцара с произнесением универсального заклинания: «Мы от Александра Петровича».  Кто такой этот Александр Петрович никто понятия не имел, но на всякий случай пропускали без задержек. Частенько, поход по ресторанам заканчивался хорошей дракой или международным скандалом, как это было в кафе «Лира». Тогда, совершенно трезвый Максим ворвался в директорский зал, и накинулся на группу косоглазых, мирно жующих блюда русской кухни. «Эй вы, чукчи! А ну-ка вон с моего места! Это мой столик!» Косоглазые от ужаса выпучили шары и забормотали: «Мы ни чукчия - мы гостья из Япанья». Помнится, закончился этот эпизод тем, что половина японцев оказалась в вытрезвителях, другие потерялись неизвестно где, а мы с Максимом очнулись в номере «Националя» с тремя шлюхами на полу.

Помню замечательную историю, как мы обмывали выручку от матрешек, которых я расписал, а Максим толкнул оптом на Арбате. Гуляли мы в пивнушке «Жигули», что на Калининском. Было выпито немало водки с пивом, и вот, настал момент, когда вся наша банда торговцев матрешками вывалилась на свежий воздух. Максим подошел к чужому, припаркованому поблизости, автомобилю и начал его вскрывать. Еле держась на ногах, я пытался его отвадить от этого занятия и пугал милиционером, который торчал на перекрестке. Максим в ответ только бурчал: «Отстань, и так башка болит. Ох, плохо мне. Присесть хочу. Не мешай». - «Хочешь сесть? Так, сядешь надолго», - дергал я его за рукав. Но всё без толку - Максим залез на заднее сиденье «Волги» и заснул. Я начал, было, его оттуда вытаскивать, но тут меня самого куда-то понесло: голова упала, руки повисли, ноги пошли в разные стороны, и всё это вместе, будто куски расплавленного сырка, закатилось в темный угол и вырубилось. На следующий день, Максим громко ругался: «Какой козёл меня вчера в «Волгу» забросил?» - «Как это в Волгу?» - спрашивали его. - «А вот, просыпаюсь я сегодня, и вижу - что такое? Качу в тачке по Садовой. Я сзади, а за рулем мужик незнакомый. Я хлоп его по плечу. Куда едем старина? А он, с перепугу, в столб - Бац! Крыло всмятку, стекло веером, из мотора гайки посыпались. Я побег - мужик за мной. Еле удрал. Вот!»

Подобные истории с Максимом случались почти каждый день. Он всегда находил дураков, которые давали ему в долг, никогда не выполнял обещаний, мог отдать хорошую вещь задарма, и продать втридорога дерьмо. Одевался он всегда фирменно и стильно, каждый раз, появляясь в новой одежке. Ночевать любил не дома. Часто пропадал неизвестно где. Водил дружбу с кем попало. Мог притащить в дорогой ресторан бомжа и оставить его там расплачиваться. Короче, это был компанейский и веселый человек без комплексов.

- Здорово! - воскликнул Максим с порога. - Как дела?

- Да вот, рисую, - ответил я.

- Пойдем, прошвырнемся, - предложил он.

- Куда?

- Снимем телок, и в «Джалтаранг».

- План не плох, но у меня нет денег.

- Тогда просто снимем телок.

- А чем их поить?

- У тебя, что и выпить не найдется?

- Увы, - покачал я головой.

- Как! Совсем ничего?

- Ничего.

- Как же ты живешь?

- Да вот...

- Давай картину эту продадим. - Максим кивнул на фантастическое полотно, изображающее голую женщину верхом на крабе.

- Эту мы уже продавали.

- Когда? - удивился Максим, прищурив близорукие глаза.

- Ну, помнишь, мы ее таскали в «Антиквар»? Ты еще говорил, что там твой знакомый работает и он выставит ее на продажу. А этот твой старикашка обругал меня бездарем. Я никогда не забуду, как он орал на весь магазин: «Кто так рисует! Уберите эту дрянь отсюда!»

- Чего он понимает в современной живописи?!

- Тогда зачем ты меня привел туда?

- Я тебя привел?! - возмутился Максим. - Мы шли в другое место, а это ты сам увидел надпись «прием на комиссию». Ну, мы и зашли спросить. Скажи спасибо, я тебя без очереди провел.

- Ты опозорил меня. На посмешище выставил.

- Рисовать надо лучше.

- Как умею так и рисую, - проворчал я.

- Ну-ка показывай, что новенького намазюкал, может, продадим чего.

 Разглядывая мои картины: портреты, натюрморты, наброски, он из вежливости помалкивал. Вертел их так сяк, присматривался и, вдруг, как заорал:

- Гениально! - это он откопал мой автопортрет, и водрузил его на мольберт.

- Какое откровение! Какая энергетика! А эта твоя аура...

- Разве заметно что это такое? - заскромничал я.

- Еще бы, такой заряд... А поле... Это твой астрал... Я сразу тебя узнал. Гениально. Поздравляю.

- Спасибо. Ты первый, кто понял эту картину.

- Если честно, то это первая картина, которой ты можешь гордиться. Сколько ты за нее хочешь?

- А сколько дадут?

- Ты подумай, а я приведу клиента. Если купит - мне двадцать процентов комиссионных. Идет?

- Ладно, тащи своего клиента.

 

 

На следующий день раздался звонок в дверь. Я бросил кисти и пошел открывать.

- Здравствуйте, проходите, - сказал я дородной даме в собольей шубе.

- Привет, - бросила она, протискиваясь в мою каморку.

- Знакомьтесь, это известный художник Константин, - представил меня Максим, выскакивая из-за могучей спины потенциальной клиентки.

- Слыхала о вас, - пробасила дама и важно прошествовала в комнату.

 Максим подмигнул мне, и начал разглагольствовать:

- Обратите внимание! Недавно законченная картина в психоделической манере - астральный портрет, новое веяние в живописи - фатументализм. Константин является основателем этого течения, в его концепцию входит представление судьбы через духовный парадокс...

Дама прошла мимо шедевра фатументализма, и ткнула пальцем в холст с голой бабой на крабе:

- Это мне нравится. Сколько стоит?

- Пятьсот рублей, - выпалил я, в надежде сбить спесь с надменной мадам. Однако сумма ее ни сколь не смутила, она вынула из сумочки пачку червонцев, отслюнявила пятьдесят бумажек, вручила их мне и сказала:

- Заверните.

 

 

С тех пор, мои дела пошли в гору. Заказчики толпой повалили. Оказалось, астральные портреты имеют лечебные свойства: подзаряжают энергией, поднимают тонус, положительно влияют на сексуальные игры, улучшается сон и кровообращение мозга. Предполагалось, что космические лучи концентрируются на холсте, и открывается канал для прохождения духа, обогащающего среду благотворными вибрациями. Таким образом, фиксируется момент для передачи силы.

 Я стал модным. Слух пошел по элитным тусовкам. Меня стали рекомендовать друг другу. Выяснилось, что наилучший целебный эффект достигается, когда клиент приходит в хорошем настроении, не ворчит по поводу дороговизны, а еще, когда картина создается в потемках, желательно в полной темноте: лучше видна аура, и совсем замечательно, если во время сеанса клиент рассказывает что-нибудь веселое, или спит.

 Меня стали приглашать на дом, как парикмахера или няню. Одна пожилая, не бедная дама часами жаловалась на свои недуги и называла меня доктором, хотя я ей твердил, что я художник. Некоторые сразу тащили меня в постель. Хорошо, если это была молодая красивая женщина, а то... Короче, такое отношение к искусству сказывается, не столько на моём настроении, сколько на качестве работ. Многим приходилось объяснять, что необходимы благоприятные условия для творчества. Разве можно нарисовать хороший астральный портрет банкира, например, если он постоянно названивает по телефону, подписывает бумаги, заглядывает в свой ноутбук и чиркает в органайзере? Но, несмотря на мои предупреждения, некоторые не хотели этого понимать. Им казалось, деньги заплачены, клиент всегда прав, значит можно хоть на ушах кататься, а качество требовать и придираться как угодно. Но художник не слуга. А дешево хорошо не бывает. Вместо лечебного портрета такой заказчик рискует получить, или халтуру, или нечто опасное для здоровья. Был такой случай, после которого, я стал многим отказывать.

 

 

Произошло это зимой, под Новый год. Пригласили меня рисовать групповой портрет. Пообещали кучу денег. Закупили материал. Я отказывать не привык: работа есть работа, если в тебе нуждаются, как не лень, а идти надо. И вот меня, на белом длинном лимузине, привезли в нехилый трехэтажный коттедж под Москвой, с лифтом, спутниковой антенной, пуленепробиваемыми окнами и прочими примочками. Там собрались крепкие ребята, наверное, спортсмены, и предложили выпить для начала. Я отказался, объяснив, что это повредит работе. Они долго настаивать не стали, расселись на диване и креслах, приняли значительные позы и стали распивать в темноте. Из стереосистемы доносились блатные песни, а от заказчиков матюки. Задыхаясь в сигаретном дыму, я принялся за работу.

Вспомнился коллега Рембрандт со своим «Ночным дозором». Мой холст был не меньше, он упирался в потолок под углом, и занимал большую часть комнаты, я побоялся, что не хватит красок, и, вообще, было непонятно - куда такую громадину собираются вешать? Мне приходилось забегать за мольберт, чтобы кинуть взгляд на компанию, потом, снова карабкаться на стремянку, и так многократно. Фон я нанес малярным валиком, но вот над портретами пришлось потрудиться. Качки не сидели на месте: все время в темноте шла какая-то возня, раздавалась ругань, опрокидывались бутылки с дорогим виски, кто-то кому-то тыкнул вилкой, кого-то облили соусом, но свет не включали. Мрак входил в программу веселья - они думали, что я это для забавы придумал.

Картину я написал довольно быстро, ибо натуры у всех были простые. Когда я закончил, в пятом часу утра, то предложил включить свет, чтобы полюбоваться на мой труд. Меня обругали, стукнули в ухо, и вышвырнули на мороз, не заплатив ни копейки, не сказав спасибо и даже не взглянув на холст. Хорошо - не убили...

Я чуть не замерз насмерть, добираясь пешком по сугробам через лес, неизвестно куда, а спросить дорогу до станции электрички было не у кого. Солнце еще не появлялось, и я брел в темноте наугад. Вышел на шоссе. Машин было мало, я с трудом поймал попутку, и, отдав последние деньги, добрался до дому.

 

 

Не успел я вылечиться от подхваченной простуды, как меня вызвали в милицию.

- Вам знакомы эти лица? - спросили у меня, разложив на столе пять фотографий.

Я узнал своих клиентов.

- Да, я их видел, - не стал врать я, и рассказал при каких обстоятельствах с ними познакомился.

- Эту картину вы рисовали? - мне показали фото с холста.

- Вероятно да, - сказал я.

- Что значит «вероятно»? Вы что, не видели, что рисовали?

- Понимаете ли, я узнал комнату и размер холста, но результат при дневном свете не видел, ибо рисовал в полной темноте. Могу только догадываться...

Мне пришлось долго объяснять, что такое астрал, как его изображают, и ответить на массу дурацких вопросов. Кое как поняв суть моего творчества, милиционер сказал:

- Тут похоже, что их было шестеро, но мы нашли только пять трупов. Есть подозрение, что шестой и есть убийца, не могли бы вы его описать, а еще лучше нарисовать в реалистической манере.

- Их убили? - воскликнул я, и поняв, что сказал глупость, спросил: - А чем? Пистолетом?

- Отрава неизвестного происхождения, - сказал милиционер. - Этих людей просто вывернуло наизнанку, а двое при этом умерли от разрыва сердца, как от испуга. Странная смерть.

 Следователь искал на моём лице следы раскаяния. Не найдя таковых, он спросил:

- Как выглядел шестой?

- Трудно описать, я не специалист.

- Ведь вы художник.

- Простите, я не анималист. Тот, кого вы приняли за шестого - это собака. Видите на картине - аура отличается.

- Значит шестого не было?

- Я не знаю, может и был, но я его не видел.

 Следователь попугал меня ответственностью за дачу ложных показаний, стал намекать что это я убийца - у меня был мотив; а мое хилое алиби они еще проверят. Впрочем, после оказалось, что несчастные граждане умерли не в тот вечер, а на следующий, когда я был в гостях у друзей.

- Не пытайтесь заморочить нам голову, - предупредили меня напоследок.

 

 

Вся эта история закончилась ничем. Алиби подтвердилось. Как свидетеля, меня вызвали еще пару раз - уточнить показания. Собака, как выяснилось, принадлежала к благородной породе бульмастифов, и она осталась в живых, а был шестой или не был я и сам не знал - темно было.

О причинах потравы моих нечестных клиентов я мог только догадываться. Не думаю, что это моя картина так на них повлияла, скорей всего, они загнулись от неправильного образа жизни. Таков их фатум.

 

Константин Ренжин 1992